Сайт об Алексее Юрьевиче Германе

- Вещи, - сказал Юрий Давидович. - За их вещами на грузовике приезжать надо... С прицепом.

- Привезите пять бутылок коньяка, - сказал отец. — Я вам деньги отдам...

- Да что вы? - обиделся человек и сделал узкие глаза. Полина захохотала:

- Счас принесу на лимонной корочке. - Взяла с вешалки чью-то авоську, и они пропали.

- Иди, - сказал отец, вытирая лицо. - Я сейчас... И мы с Юрием Давидовичем пошли.         

На кухне все ели борщ с чесноком. За эти два дня мы с мамой не ели супу.

- Спой, мальчик, - сказал Юрий Давидович» усаживаясь, заспанному Момбелли. - Не стесняйся, что ты еврей, постарайся зато стать умным.

Момбелли отложил себе мозговую кость, и они с Диной запели.  

За окном кухни шел густой, я такой с тех пор не видел, снег. За снегом угадывался дом, в котором мы жили раньше и куда нам надо было опять идти жить, с колоннами, отражающими свет. По двору ехал черный ЗИС. Жарко горел газ. Отца все не было, его тарелка с борщом остывала.

- У меня изжога, — сказал я и вышел.              

Отца не было ни в уборной, ни в нашей комнате, нигде. - Эй, — кричал я. - Эй!

И выскочил во двор. Наделенный новым правом, я полез через решетку в наш бывший двор, зацепился брючиной и обернулся.

Тр-р-р — длинный дурачок заводил мотоцикл, вокруг прыгала и скулила борзая.               

Я вбежал в старую нашу квартиру. Дверь была не заперта. Надька мыла пол в кабинете отца. Она улыбнулась мне такой счастливой улыбкой, сколько уж лет прошло, не забуду. Голова у Надьки была наголо обрита, от этого уши и зубы казались огромными, как у волка.

Мы одновременно услышали треск мотора, удар, крик, собачий визг и поняли, что это сбили отца. Из-за снега видно было плохо, Надька рвала раму, лопалась бумага, мы что-то кричали. Длинный дурак мотоциклист сбил того с пуделем и разбился сам. Медленно собирался народ, и металась борт зая. На этом фоне возникает мой голос:

- Больше я никогда не видел отца. Через час объявили о болезни, а через два дня о смерти Сталина. Всем было не до нас. Сначала мы думали, что отца посадили. Но нам объяснили, что это не так. После, когда вышли из тюрьмы врачи и расстреляли маршала Берию, мама согласилась на некролог об отце в газете. Общие слова После некролога нам вернули квартиру. Но я-то || понимаю, что отца убили. От них всего можно было ожидать. Теперь это широко известно. Убили и все. Ах, папа мой, папочка!           

Мимо собирающихся под снегом людей, разбитого, врезавшегося в столб мотоцикла, мертвого пуделя и его хозяина проходит Леша Глинский в старом пальто и, ссутулившись, пропадает в полутемном переулке.             

Облака неслись, как огромные птицы, и будто прямо на голову Феди Арамышева, когда он вышел за зону. Был он с сидором и в валенках с калошами, - обещали сапоги, да не дали.  

У вахты стояли бабы и телеги тоже стояли. Бабы приехали покупать себе мужиков, торги шли незатейливые.

- Я тебе костюм куплю, - говорила одна в красных шароварах. - Бутылка по субботам... Куды ты такой пойдешь, кто тебя ждет.

Был праздник 9 мая шестьдесят третьего года. На единственной чистой площадке, выложенной кирпичом, играл оркестр из зэков. Выход из зоны был во флагах, а лошади и телеги украшены искусственными цветами.

- Либерти, - сказал Федя младшему лейтенанту, начальнику оркестра.

- Чего? - рассердился вдруг тот. - Мало вам десяти, вы скажите, мы добавим.

- Либерти - по-английски свобода, - Федя пошел по площади, посматривая на свои валенки.

Никто из баб к нему не подошел. Как думал Федя, именно из-за валенок. И хотя он не собирался здесь оставаться, ему стало обидно. Он показал рублевку проезжающему лесовозу, залез в кабину, и они поехали.

Водила изловчился и крючком выдернул у бредущего по обочине очкастого зэка мешок. Проехал немного и бросил. И они с Федей стали смеяться, глядя назад, на уходящую зону и на перепуганного зэка, бегущего к мешку.               

Лесовоз катил по огромным лужам, в которых отражались тучи, мимо пекарни, из которой валил пар, по загаженной, усыпанной бревнами, освободившейся из-под снега и оттого особенно исковерканной земле. Домишки были тоже во флагах, дети шли в школу с искусственными цветами. Встречные, как назло, были в сапогах.

- У меня прописка московская, - сказал Федя. - А ее имеет только каждый восемьдесят третий. Начальник зоны и тот не имеет. Москва вэри вэл, бьютифул, - и разъяснил: - Меня в зоне фраеришка английскому выучил.

- Матюгнись по-английски, - попросил шофер и продал Феде заточку, их у него было десятка полтора на выбор.

- Такие знания он мне дать отказался, а зимой умер.

- Сука он, — сказал водитель. - Глаз ему выдавить.

- Падла, сучья кость, грызло, - согласился Федя. - Помойка блядская...

- Педрила позорная, - совсем рассердился водитель. — На пику таких.

Так, катя под сереньким небом и моросящим дождем, они поносили несчастного уже умершего Фединого учителя, постепенно входя в раж, крича и хохоча.

Подъехали прямо на перрон к кассе, растерялись, Федя обменял справку на билет и, глядя на выставленные новые, не очень дорогие сапоги, купил две бутылки портвейна, велюровую шляпу и пепельницу в виде гуся. 

Сразу же подошел поезд, таблички на вагонах забавные, южные, сортиры в вагонах не закрыты, из сливных труб текло. Федя с водилой побежали вдоль состава, держась подальше от зловонных брызг.

- Крючок ему за жопу и в воду, - попробовал вернуться к прежней счастливой теме шофер, но как-то не вышло. У ва¬гона пожал Феде руку. Федя убрал ушанку в мешок, надел шляпу и тоже хотел что-то сказать шоферу, но не сказал, потому что не знал, что именно, и полез в вагон, вдруг заробев и устрашившись будущего. Общий вагон спал, в том его конце, куда всунулся Федя, в углу одеялами было отгорожено вроде куле, там принимала проститутка, утро - самое время. Желающих было двое. Федя приценился, почем идет.

- Шесть, - сказала проститутка, пожилая некрасивая баба, отпуская клиента. Это было недорого, но Федя сказал:

- Дорого, - и пошел в другой вагон.   

На переходе между вагонами в грохоте и скрежете трущихся железных трапов, в паровозном дыму и дожде мелькнула зона. Зэки шли на работу.