Хрусталев, Машину! - Хрусталев, Машину! 11 |
Страница 11 из 27 Тело его поволокли в «опель», пальто задралось, обнажив впалый живот и детский пуп. Карамазов, Сонин муж или как его, плюнул в лицо тому, с валенком, хотел ударить, но, видно, даже на это не было времени. Обе машины рванули с места. Когда Глинский вышел во двор, вернее, в сквер, никого за решеткой не было. Не было и черного «опеля». Грязно-темный квадрат на месте, где он стоял, закрывало снегом. На глазах квадрат сровнялся с улицей, будто его и не было. В машине Глинский обернулся, сзади никто не ехал, вернее, грузовик-цистерна с обмерзшей кишкой, но он был не в счет. Был поздний час, но в подвыходной этот вечер на белоснежных, в сугробах, московских улицах было много людей, слышались скрип бесчисленных шагов, смех и разговоры. Светились окна и огни рекламы кино, мягко и успокоительно горели фонари. Молочный их свет был точно чем-то свеж, и приятно было, что возле светящихся шаров пляшут снежинки. Вот женщина вышла из парадного и выбросила в снег кошку, пивной ларек был открыт, Глинский приказал Коле остановить машину, вышел из «ЗИМа» и подошел к очереди. Он подумал, что охотно бы поменялся местом с каждым из них, даже вот с этим на деревяшке. Иди со своей деревяшкой в теплый «ЗИМ» с мягко тикающими большими часами и с ковром на полу и езжай, оставь меня здесь, управлюсь я с твоей жизнью и с женой твоей управлюсь. Но как бы в ответ его Мыслям именно одноногий и крикнул: - Пропустим генерала, братцы?! Очередь одобрительно загудела, Глинский взял под козырек, принял от пожилой татарки кружку из окошка, сдул пену и стал пить, разглядывая близкие эти лица, грузина с большой собакой на другой стороне улицы, немыслимо огромный дом и незашторенные окошки маленького дома, там астматическая старуха дышала в форточку. Уже идя к машине, Глинский вдруг вернулся и сунул ей в форточку сто рублей. А когда садился в открытую Колей дверь, услышал Колин смешок и увидел, как старуха рассматривает сторублевку под лампочкой. «ЗИМ» опять покатил, и опять замелькали люди и смех, пока при выезде на Арбат машину не остановили коротким свистком. Все было перекрыто, и два человека с газетами и оба в одинаковых желтых ботинках встали рядом с милиционером перед длинным капотом «ЗИМа» с рубиновым наконечником. Арбат в огнях был невыносимо ярок. — Ух, — сказал Коля, - нет города прекрасней! И место самое распрекрасное... значит, мы в самом лучшем месте на земле... Верно, товарищ генерал?! Последнее слово было не слышно. На Арбат из-за поворота одна за другой вылетели две лакированные огромные черные машины. И пошли с мощным торжественным гулом. Черные широкие их радиаторы рассекали воздух, снег и свет, и казалось, еще миг и они взлетят. Потом вывернули еще две, прошли стремительной дугой и растаяли в снежной пыли, оставив за собой здания, ленивые и темные, запорошенные по карнизам, почти слившиеся с темным глухим небом. Может, случилось что, - сказал Коля и сам себе ответил: - Навряд ли, - и включил приемник. Очень старый человек резко проснулся, быстро провел рукой по штанам и, успокоившись, по-видимому, что не обмочился, выцветшими своими полузрячими глазами не мигая уставился на Глинского. - Почаевничайте, Юрий Георгиевич, - сказала горничная в русском кокошнике и передала Глинскому все тот же его напиток, вроде бы чай с жирным обмылком лимона в подстаканнике. Пить не хотелось, запой кончался, и, расстроившись этим, он принялся жевать лимон, не чувствуя вкуса. Кто-то тронул его за локоть. Это была хозяйка, было ей под шестьдесят, но в лице и в фигуре было что-то странное и юное. Звезда Героя на лацкане полосатого костюма странно сопрягалась с очень крупным жемчугом на шее, камеей и многими кольцами на тонкой птичьей руке. - Весна, - сказала Шишмарева и украшенным кольцами пальцем постучала по стеклу. - Проснулась утром, что, думаю, такое, а это ревут львы... И пес испугался, откуда это у него? С надмирной высоты гигантского дома, где-то внизу, за мелкими домишками и двориками, темной громадой в редких огнях не то угадывался, не то чудился зоосад. - Как я выгляжу? - она засмеялась. - Чудно. - А ты не чудно... - Запой кончается, - пожаловался Глинский. - Хорошо же... - То-то, что плохо. В огромной новой квартире огромного, только что достроенного небоскреба на Садовом кольце у академика Шишмаревой происходил прием - один из тех, которыми так славилась Москва. Шишмарева и Глинский отвернулись от окна и стали смотреть на гостиную под хрустальной, дворцовой, а потому несоразмерно большой люстрой. И на мундирную военную и статскую знать. Многочисленные ордена создавали в гостиной звон, или это чудилось. Небольшой человек с желтоватым набрякшим лицом неумело играл и пел «Варяжского гостя». - У них крестьянские лица, - Шишмарева навела на гостей палец и будто выстрелила из него, - короткие белые ноги и крепкие немытые тела... Я не люблю их. И ты не люби их тоже. Слышишь, никогда, - она добавила, кивнув на того за роялем, - а эту почечную крысу больше всех, - и тут же поцеловала в лоб коротко, не по-здешнему стриженого человека в мундире дипломата и потому похожего на швейцара. -Не знаю, как вы, а я живу при коммунизме. - Вот как похудел ваш директор, - дипломат ткнул трубкой в поющего. - Русский человек если работает, так работает, ну а уж веселится, так от души. А ведь я, - он еще раз ткнул трубкой, на этот раз в Шишмареву, - для вас, красавица, Наталья Сергеевна, энциклопедию проработал. И вот доложу, - он достал из бумажника листок, - сверил по годам рождения, если бы ваши научные результаты можно было тогда на практике применить, среди нас и Толстой бы, может, здесь прогуливался, я Льва имею в виду, всего их три было, ну Пушкин бы четыре года не дотянул, хотя там, конечно, ранение... У меня список на шестьдесят фамилий. И между прочим, вся «Могучая кучка» могла бы нам здесь исполнить... - Представляю себе, - буркнул Глинский. - Он хирург, ы сказала Шишмарева, - они, хирурги, -всегда циники. Дипломат значительно улыбнулся и отошел. - Он подо мной живет и в ванной засолил огурцы, - сказала Глинскому Шишмарева, - а пробку зацементировал... А комендант Вышинскому написал... Верно, прелесть?! -Шишмарева захохотала и зажала рот рукой, чтоб не мешать пению. Но тут же захлопала в ладоши и крикнула: - Внимание, выступает русский медведь, - взяла с подоконника и протянула Глинскому подкову. - Страшись, о рать иноплеменных, - прокричал от рояля желтый директор и заиграл марш. - Поди ты к черту, - расстроился Глинский, но делать было нечего, и он вытянул перед собой подкову и стал было гнуть, но ничего не выходило, сила куда-то ушла. Он почувствовал даже пот на глазах, согнулся в поясе, хотя это не полагалось, но ничего не вышло и так. Он развел руками и сунул подкову в карман. Гости все равно захлопали. Директор у рояля раскинул руки и принялся читать «Васильки» Апухтина. Глинский опять попробовал хлебнуть «чаю», и опять не пошло. По коридору с визгом покатила на подростковом велосипеде молодая артистка в клетчатой юбке и со знакомым лицом, два генерала, расставив руки, заторопились рядом, оберегая ее. Отворилась дверь, собственно, она здесь не запиралась, пришла Анжелика с мужем. Анжелика стала снимать с мужа тяжелое коричневое пальто. Глинский увидел, как из столовой вышла его жена Таня, и они расцеловались с Анжеликой. |