Хрусталев, Машину! - Хрусталев, Машину! 25 |
Страница 25 из 27 Глинский нажал, но звука не последовало. На губах старика медленно надулся и застыл, не лопаясь, пузырь. Из-под полуопущенного века возник стеклянный гневный белок. Глинский закрыл старику глаза, убрал язык, аккуратно положил одеяло, прикрыв голое тело, встал и пошел, куда ему показали. Это был коридор, за ним кухня. С порога он обернулся. На диване, накрытый серым одеялом, лежал Сталин, теперь похожий на себя, рядом груда обмоченных простыней и обмаранные подштанники. Глинский закрыл дверь. На кухне стоял бледный полковник, плакала женщина, в тапках на огромных ногах. Она без слов поставила перед Глинским гречневую кашу. Было слышно, как в комнату за дверью входят люди, потом раздался страшный крик, кто-то матерился и плакал, кого-то тащили. Глинский сидел, каша парила ему в лицо, он ни о чем не думал и держался руками за стол. Потом дверь открылась и вошел тот, сел напротив. Ему тоже поставили кашу. - История, — сказал человек, — мировой катаклизм... Иди домой, зачем здесь. - Вытер ладонью глаза и спросил: - Что он тебе сказал? - Слова были неразборчивы, — ответил Глинский. - Сказал - спаси меня, так я думаю, и про Бога, но я не понял... - Значит, Бог есть, - сказал человек и положил перед Глинским кривую трубку, — на... — Что-то он там протирал под столом скатертью... - Но никогда не говори, пока я не разрешу,.. И что он сказал, я тебе расскажу тоже... Ступай, тебя отвезут, как твоя фамилия? - Глинский, - сказал Глинский. - Это хорошо, - сказал почему-то человек, вынул из-под стола пенсне, его он и протирал, надел и добавил, обращаясь к чему-то внутри себя: - Звезда упала, как лошадь, понимаешь?! Катаклизм! - Глаза под стеклами резко увеличились, будто выкатились из орбит. Выражение лица, впрочем, все лицо резко изменилось, превратясь в знакомый портрет. - Товарищ маршал, - вдруг крикнул Глинский, вцепившись в стол... - Пустяки, пустяки, - заорал вдруг Берия и ударил кулаком по столу так, что полетела посуда. - Пустяки! - Он встал, подошел к Глинскому, схватил его за голову и поцеловал. Потом повернулся и вышел, громко крикнув на ходу: - Хрусталев, машину! За ним метнулся бледный полковник. Через кухню два заплаканных офицера госбезопасности пронесли большую картину, не портрет, нет, темно-зеленый, почти черный лес. Слепая вода и белый козленочек на берегу. Окно на кухне было открыто, оттуда шел холод. Огромные черные лакированные машины с моторами танковой силы уезжали по аллее. Одна остановилась и загудела, из нее вышел человек, сел на скамейку и схватился за голову. Пошел крупный мягкий снег. Шел снег. Глинский стоял под вечереющим небом в своем собственном дворе рядом с черным ЗИСом, который его привез. Дворник показал рукой, куда идти, и торопливо полез в ЗИС, тщательно отряхивая валенки. - Айн момент, - крикнул он Глинскому, растопырив пятерню. - Радостно знать. Во дворе гулял человек с пуделем. Он вдруг привязал пуделя к водосточной трубе, побежал и на ходу запрыгнул в ЗИС. ЗИС рявкнул клаксоном, вертанул на Плотников, напугав прохожих. Было тихо и слышно, как идет снег. Глинский постоял среди высоких сугробов, аккуратно поставил лопату дворника к стене и пошел вдоль окон «Трудрезервов». За одним из окон оркестр репетировал «Танец с саблями», работали только барабаны. Барабанщики смотрели в окно, но получалось, что в глаза Глинскому, стук проходил через двойные рамы. Глинский вдруг снял папаху, поднял руку вверх, другую отставил и, зацепляя неровности льда оторванной подметкой, двинулся по двору в этом танце. Я выносил помойное ведро и шел к помойке своей новой походкой Чарли Чаплина Чтобы так идти, надо смотреть прямо перед собой. Я увидел отца, только когда повернулся весь целиком. Он же не видел меня за сугробами. С поднятой вверх рукой отец мелко перебирал ногами. Подметка была оторвана и хлюпала, лицо было бледное, абсолютно спокойное, и на губах болячки. Он остановился, попытался рукой поджать подметку, потом вдруг рванул ее и бросил в сторону. Так и вошел в наш подъезд. Тугая пружина ударила дверью. Из ведра мне на ноги натекла помойная жижа. Во рту пересохло, ноги подкашивались. Я побежал по двору каким-то кругом, не зная куда, и не зная зачем. Толстый мальчик играл на скрипке, я бросил в него ведро, но оно не долетело до стекла. Я вбежал в подъезд, прижал дверь спиной, чтобы не хлопнула, и сунулся в коридор. В коридоре стояли Лева и Дина. Дина курила Леве в открытый рот, а он затягивался этим дымом. — Они, русские, всегда разберутся, - говорила Дина. -А мы так и будем: — Оставь здесь все, - говорил голос отца из маминой комнаты. — Да-да-да-да-да... — говорил голос мамы... — Только Лешины учебники и паспорт. — Дайте мне кто-нибудь калошу... Эй вы! - крикнул голос отца. — Да принесут тебе все. — Мы не эйвы... — Из кухни появился Юрий Давидович, рубашка, как всегда, торчала из ширинки. - Может, налить борща, — важно добавил Он. — Вы ведь не из Сочи, мне почему-то кажется... Хотелось бы посмотреть вашу справочку, я, знаете, старший по квартире... Лева отобрал у Дины папиросу и пустил в сторону нашей комнаты кольцо. — Пошли отсюда, — сказал отец маме. Мама была в халате и в шубе, с моим портфелем и серебряным соусником. Меня, на счастье, никто не видел. Я выскочил на лестницу, поднялся наверх, стал на колени, выжал мокрую от помоев брючину, хотел молиться, но ничего не получилось. Слова не шли, только какой-то звук - гы-гы... Из квартиры никто не выходил. Я сбежал вниз. В коридоре никого не было. Все были на кухне, оттуда шел галдеж, и Дина пиликала Там на гармошке. Я подбежал к телефону, схватил трубку и вдруг увидел у вешалки отца. Я стоял с трубкой, а он в сапоге без подметки. Мы смотрели друг На друга. А на кухне хохотала мама Момбелли и Дина играла «Тумбалатумбалатум балалайка». - Не звони, - сказал отец, подошел ко мне и положил трубку на рычаг. Я обнял его за ногу и стал плакать. А когда поднял голову, увидел, что отец кусает губы и все лицо у него в слезах. - Черт возьми, гг говорил отец, - черт возьми... - И вдруг всплеснул руками, зарыдал, уткнувшись в вытертую до дыр каракулевую шубу Дины. - Хотите, я вас насмешу, — сказал голос Юрия Давидовича. - Паспорт мадам Глинской в прописке. Ай-я-яй. - Он уткнулся лицом в спину отца и тоже заплакал, схватился за живот и стал ходить взад-вперед. - Ай-я-яй! Вошел человек в пальто с каракулевым воротником и спросил, брать ли вещи. За ним в коридоре возникла Полина в только что сделанной шестимесячной завивке. Она прижала голову к стене и смотрела на отца. |