Сайт об Алексее Юрьевиче Германе

- Всем, кроме военнослужащих, сесть на землю! - надрывался другой голос из рупора. — Шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте — открываем огонь...

- Ну-ну-ну, — забивая все, кричал над ухом женский голос. Глинский поднял голову и увидел женщину с припухшим

лицом и в валенках на босу ногу, ту, что искала мальчика. И подростка в хороших, сапогах рядом.

- Ну, — кричала она. - В аптеке сперва усомнилась, голова брита, а сердце говорит - он! - Она вдруг ударила подростка по лицу и стала бить. - Вот, - кричала она при этом, - вот...

Фотограф в пижамных штанах из-под пальто прилаживал какую-то старинную камеру со вспышкой:

- Фары уберите, - кричал фотограф картаво, - и эту уберите. И подбородок ему подвиньте...

Только сейчас принта боль в ушах, шее, боку. Глинский сплюнул, рот был полон крови.

Фары потухли, крепкая, пахнущая чесноком рука взяла Глинского за подбородок и стала устанавливать по команде фотографа, и он впервые спокойно и ясно увидел мотоциклы, майора с жестяным рупором и футбольным мячом под мышкой в кузове полуторки» старшину с его сапогом и портянкой. Старшина светил в сапог фонарем. Окутанный паром, остановленный огромный паровоз. Толпу цыган, сидящих на шпалах, Толика в белом кашне.

Глинский подогнул леденеющую на снегу ногу и вдруг крикнул в светлые, набухающие испугом глаза Толика:

- Скажешь, что я сел, сучонок... Схомутаем мастерок верно?!

- Увидел ужас, открытый рот и то, как стоящий неподалеку  милиционер рванулся» прыгнул, хватая Толика, как лопнула у того старая черная кожа пальто, как Толик в лопнувшем пальто попробовал бежать, но тут же хлестнула очередь, и милиционер сбил Толика с ног страшным ударом в зад.       

Задом подавали грузовик, открывали борт, укладывали брезент, чтобы не повредить его, Глинского, не занозить, не побить лишнее.

Глинскому натянули сапог, сунули в карман портянку. У грузовика поставили стул из пивной. Вставая на стул и залезая в кузов, он опять увидел плачущего, матерящегося, почему-то уже без пальто, Толика.

В кузове, ложась на спину, руки под голову, как ему приказали, Глинский еще услышал, как голос в рупор деловито и негромко сказал:

- В американское посольство пробирался враг с самого Каспия! - и тут же взорвался неразборчивым матом что-то ко второй линии оцепления.

Заревели вокруг мотоциклы, Глинский, лежа на спине, улыбнулся, вспомнив блатаря, а может, не от этого, а оттого, что почувствовал покой, которого давно не знал.    

Над ним было небо, из которого что-то летело, опускалось, он не сразу понял, что так начинается снег.

Воронок, «Победа» и ЭМКа вдруг рванули на огромной скорости по разным дорогам, остался только снег.

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ

В этот вечер над Москвой происходила зимняя гроза, тучи сшибались где-то в высоте с грохотом пушечного салюта. А мы переезжали из нашего шестого дома в четвертый.

Мы шли двором, так было ближе, народа на нашем пути не было. Мы с мамой тащили тяжелейшие, желтой крокодиловой кожи, чемоданы. Мама была в песцовой шубе, я в выходном пальто с бобровым воротником, и от этого казалось, что мы едем в Кисловодск.

Дворник нес на плече ковер, комендантша Полина не несла ничего, у нее болели руки, хотя, скорее всего, нести наши вещи ей было теперь не по чину, вернее, нам не по чину.

Окна «Трудрезервов» были темные, искрились во время молний, только в одной комнате было включено электричество, и там толстопопый мальчик играл на виолончели под радио.

- Вагнер какой-то, - раздраженно сказала мама.

- Кто? - спросила Полина.

- Вагнер. Он у нас не прописан...

- Посуды у вас излишки, - сказала Полина про мой брякающий посудой чемодан и, обогнав нас, исчезла в парадном.

Трах! Ударила наверху молния, и мы вошли в парадную. Полина открыла дверь квартиры на первом этаже и ключ отдала маме.  

Я вошел последним и тащил чемодан волоком. В длинном коридоре воняло. Лампочка горела одна и была покрыта пылью.

Полина впереди достала перочинный ножик в виде женской туфельки, сняла с дальней двери сургучную печать, распахнула дверь и пощелкала выключателем.

Но в комнате оставалось темно. Окно без гардин выходило на широченную улицу, и прямо мимо нас под снегом катили грузовики.

- Приличная комната, - сказала Полина, - пятнадцать и семь десятых, - и выключила невидимую в темноте радиоточку.

Мама дала дворнику девять рублей. Дворник посмотрел на Полину, та кивнула, он взял и свалил ковер на пол. Дверь на кухню отворилась, и оттуда вышел жирный старик на коротких не то палках, не то костылях и с расстегнутой ширинкой, из которой торчал угол рубашки. Старик без удивления посмотрел на нас, постучал в стенку и закричал:      

- И что я вам говорил, Лева... Органы разберутся, и это будут не только евреи... Пожалуйста, русский генерал тоже вчера был в дамках... Выходите, выходите, в перевалочной опять жильцы...

У уборной висело множество стульчаков. Один стульчак обит плюшем.

- Видишь, - мама кивнула на стульчак, от криков старика у нее дергались губы. - Нам же никто такую вещь в долг не даст.

- И лампочку притащи, - сказала Полина. - Скажи, я попросила...

Мама схватилась за живот:

- Видишь, ну что же мне теперь делать?!

- А орлом, - засмеялась вдруг Полина.

- Есть такая птица, ее вся Россия уважает.

Я представил, как побегу со стульчаком по двору.

- Не-а, - сказал я и потряс перед маминым лицом пальцем... -Как все делать, так без меня, а как стульчак выламывать...