Сайт об Алексее Юрьевиче Германе

- Вещей нашлось уйма, - встретил меня Коля, - и авторучка немецкая, и финочка, за которую на тебя генерал грешил, и еще уйма... Финочка, знаешь, где была, в кресле... - Он испуганно посмотрел на грозную Надькину спину.

- Распространение панических слухов, - пронзительным голосом сказала бабушка в дверях, - в виде грядущего голода - 54/3 я беру, но агитации и пропаганды - 58/4: 3; 6 здесь даже не ночевала, - она помахала передо мной костлявым пальцем.  

В столовую за ее спиной вышли Бела и Лена с книжками и одним на двоих чемоданом, обвязанным бельевой веревкой. К чемодану были прикручены коньки. Они сели очень прямо и стали читать. Были видны только аккуратные проборы на черных головах.

- Позвольте, мамочка... - В кухню вошел майор, кивнул на Белу с Леной и потянулся, будто после крепкого счастливого сна. - Не любят нас с вами Соломоновны... Плесни борща, хозяйка...

Надька поставила перед майором борщ, выколотила на тарелочку мясо и посолила его.

- Учти, - сказала она Коле, - у тебя тоже так выглядит...

- Не так, - сказал майор. И вдруг стало тихо. В тишине он с шумом втянул в себя борщ.

И все, даже бабушка, из кухни ушли, хотя он никого ни о чем не попросил. Втягивал в себя борщ со всхлипом и все.

- Вот что, - сказал он и положил передо мной пачку сигарет «Русская тройка» с золотым ободком, - кури.

И закурил сам. И я закурил, в кулаке, но не глядя, как раньше, на дверь.

- Папаша твой врагом заделался, - сказал майор. - Или его заделали, пока квалифицировать трудно, буржуазные националисты, а попросту евреи... Они ли за ним, он ли за ними... Страшно, Леха. Вот к вам вечером вчера приходил один...

- Это ж латыш... Лямпочка... - Меня заливал пот, как отца последнее время, голые ноги тряслись, я сцепил их под столом, но курил затягиваясь, и от этого все плыло.

Майор покачал головой.

- Американский полковник, - он посмотрел на потолок, -вышел из посольства и вернулся туда же, и спит там крепко, и ест там сладко, а мы вот с тобой ночь маемся. Я тебе в обоих твоих дневниках, — он подмигнул, - на оборотке телефон записал. Звони. Скажешь «Орел» или «Матрос»: Выбирай.

- «Орел», - сказал я, подумав, - а о чем звонить?

- Это уж ты думай, Леха. Себя выручай, мамашу, хорошая она женщина. Появится отец, тут же и звони, для его же пользы, - Он выпучил глаза и шумно встал. - Мозги у человека желтые, а у коровы белые, поэтому человек ест корову, а не наоборот. - И вышел.

У двери его ждала мама, на кухню выйти она не решилась. Двери на лестницу были открыты, военные выносили к лифту мешки.

На площадке выше стоял солдат.       

Полина в гостиной на свече в бронзовом подсвечнике плавила сургуч, а лейтенант со скрюченным лицом накладывал красные печати с веревочками на двери.

- Все запечатывают, - сказала мама майору, - а где же нам?

- А сколько вас? Два-с, - сказал майор и выбросил перед маминым лицом два пальца. Он говорил, будто другой человек, будто не он сахар предлагал. - Прописку только при коммунизме отменят, и то не для всех. Спецпереселенок в шкафу прячете. Задумайтесь. - И козырнул одному мне.

Полина задула свечку, лейтенант со скрюченным лицом убрал печатку в футлярчик.

- Что ж остальные-то борща не попробовали? - сказала им всем мама.

- Нормально, - сказал майор, и вдруг все быстро ушли, простучали каблуками - и нет. Как не было.

В кладовке заскребся и завизжал Фунтик.

- Фунтика запечатали, - испугался я, - как попугая. Надька вынула шпильку и пошла к кладовке.

- Совсем котелок не варит, - сказал Коля и встал между Надькой и запечатанной кладовкой.

- Ага, - Надька вдруг схватила Колю и его пальцами стала сдирать печать.

Коля сжимал пальцы в кулак. Но Надька была сильнее, печать повисла на одном шнурке, и Фунтик выскочил.

- Будешь звонить? - сказала задыхающаяся Надька. - Все телефоны зазвонил, падло копченое.  

- Надежда, - крикнул Коля и поднял руку, - думай, что болтаешь... А цыган твой в Барвихе в чьих сапогах ходил? В генераловых?

- А дрова? - взревела Надька. — А папаху неношеную кому толкнул? — Она уперла руки в бока.

Нас они не стеснялись, будто нас и не было, будто мы умерли.

- А отрез суконный? А сын Борька от кого? - визжал Коля. — В сорок втором забрюхатеть... Да он у тебя Фрицевич или Карлович, а может, Адольфович? Я, если надо, еще позвоню.

- Ну все, - Надька обернулась к нам с беспомощной улыбкой, - сажусь, Татьяна, иду по генерал ову пути.

Коля метнулся, взвизгнул и закрылся в уборной. Надька рванула дверную ручку.

- Как вам не стыдно? - Бела стояла в дверях кухни со стаканом молока, может, и правду сказал майор, они нас ненавидели. — От вас даже бабушка ушла.

Бабушки, действительно, не было, ни пальто, ни торбочки, ни палки, ни калош.

Мама пожала плечами, ушла на кухню и тоже налила себе молока, уже с молоком вышла на лестницу, и я за ней.

- Баба Юля, - позвал я в пустоту пролета. Музыка в тридцать девятой больше не играла.

- Петруша, голубчик, здравствуй, - будто где-то рядом сказал попугай.       

Глинский проснулся от выстрела, выстрелили ему в затылок, и сел, задыхаясь в липком поту. Это выстрелило полено, около плиты сидел огромный белый кот, перед ним лежала задавленная мышь.

- Пошел вон, - сказал коту Глинский и вытер простыней мокрое лицо. - Свинья ты, а не вегетарианец.

Но кот не шевельнулся.

- Он глухой. - В кухню вошла Варвара Семеновна, была она гладко причесана, блузка под горло заколота большой брошью. - Это бывает с альбиносами. Я хотела, чтобы в дровах не было елки, но, как всегда, вышло наоборот. — Она поставила на табурет рядом с диваном молоко: — Выпейте как снотворное. Глинский засмеялся.