Сайт об Алексее Юрьевиче Германе

Линдеберг тоже вылез, после саней земля мягко двинулась из-под ног. Но пошел он не к павильону и машине, а в сторону за сугроб, к украшенным праздничными флажками клеткам. Там постоял, глядя в желтые глаза двух тесно обнявшихся обезьян. Бороды у обезьян были в инее.

- Шимпанзе сухумские, морозоустойчивые, автор - профессор Цервеладзе, - служащий посольства, высокий, в огромных, очень новых валенках, надел очки и читал таблички, - ореол распространения будет включать Западную Сибирь. Однако, - он как будто только сейчас рассмотрел лицо Линдеберга.

Оркестр играл вальс, на деревьях устраивались вороны, засыпая все легким снежком. Линдеберг, не принимая тон посольского, вскинул подбородок, достал из кармана початую бутылку водки, сделал большой глоток, нарочно очень русским жестом вытер горлышко и протянул секретарю.

— Раздражаетесь, - сказал посольский, — это ваше право. Но то, что вы пьянствуете на выставке, мне позвонили из милиции, — он улыбнулся и тоже выпил водки из горлышка, — такая страна.

Они прошли немного к павильону. Секретарь бил палкой по веткам, сбивая снег.

На огромном фанерном щите первобытные люди охотились на провалившегося в ловушку мамонта. И первобытные люди, и даже мамонт, скорее всего посредством большого гвоздя, были награждены огромными половыми признаками.

- Если это тоже проект Цервеладзе и ореолом распространения станет Швеция, - сказал посольский, кивнув на щит, запнулся и захохотал: - Ну-фу-ну... - это уже относилось ко вконец обозлившемуся Линдебергу, к его вздернутому подбородку. От машины спешил шофер с ботинками в руках. Пошел снег, крупный, медленный и пухлый.       

В жарком ресторане-павильоне за огромными синими окнами этот же снег кружил голову. Казалось, что снег ложится на скатерть, на плечи Сони и посольского, на стриженые макушки вовсе незнакомых людей.

Василий шел от столика к уборной.

Линдеберг еще глотнул водки, сунул в рот целое вареное яйцо и неловкой, будто в танце, походкой, отведя руку, двинулся за ним.

Но в уборной Василия не было. Мирно текла вода, зеркала в обрамлении золотых амуров, над которыми тоже потрудился гвоздь художника, отражали обе пустые кабинки. Линдеберг намочил платок, прижал ко лбу-и ощутил, как ледяная вода потекла по небритой щеке.

- Ты чего, Саш? Плачешь? - Василий стоял позади.

Лицо Линдеберга было залито водой, он крутанул голову, его качнуло. Встреча с этой долгожданной страной, водка ли, удар ли по голове, вечер и эта дивная женщина там за столиком, или же вся мучительная жизнь из поисков и тупиков, только Линдеберг вдруг всплеснул руками и, давясь, заплакал, упершись вовнутрь нечистой раковины. Он ничего не мог объяснить и поэтому выдавил самое бессмысленное:

- Скажи что-нибудь по-русски, Вася...

- Матюгнуться, что ли?.. - Василий заморгал добрыми глазками, закинув короткие ручки за голову, и вдруг, ловко перебрав адски начищенными сапогами, пошел вприсядку.

- Увези меня, - сказал Линдеберг, открыв на всю мощь кран... - Будем ехать, ехать и ехать... - он уронил очки и пополз за ними по полу, и Вася пополз тоже.

- Мне, вообще, на Плющихе подвал откачивать... — сказал Василий.

Раковина стремительно наполнилась, вода вдруг обрушилась на пол и на шею Линдеберга.

В уборную всунулась голова секретаря.

- Колоссально, - сказала голова и скрылась.

Василий встал, взял Линдеберга за руку, открыл дверь деревянного побеленного шкафа и, как в детской сказке, шагнул туда.

Они оказались на кухне напротив огромной топящейся плиты с гигантскими кастрюлями в пару и посреди удивленных поваров.

- Не буду, ай, не буду... - пронзительно закричал голос и тут же перешел в крик петуха. Открылась дверь, обнаружив не то курятник, не то кабинет. Из-за больших клеток с курами там торчал письменный стол с телефоном и под зеленым сукном.

Тут же возник пузатый грузин, держащий за ухо тощего усатого, прыщавого, тоже грузинского, паренька лет семнадцати. Второе ухо паренька было неправдоподобно красное.

- Писки прицарапывает, - сказал грузин, не удивившись Линдебергу, и поднял огромный палец: - Ну где ни увидит, там прицарапает, и притом неправдоподобного размера. Исправление намечаешь? Ну иды! - Грузин царским жестом отпустил подростка, откуда-то из-за клеток достал флейту и заиграл. Под эту флейту, под кричащего петуха у огромной плиты они выпили почему-то по рогу вина, закусили печенкой прямо с невероятной величины скворчащей сковороды, и через узкую, обдавшую вонью дверь Линдеберг шагнул во двор. Знакомый грузовик-цистерна дал задом. Цепная шавка бросилась Линдебергу в ноги.Линдеберг, заскользив на подножке, прыгнул в машину и опять увидел Соню.

- Вы забыли меня и свой зонтик, — раздраженно сказала Соня. Рванулись навстречу золотые ажурные арки в лампочках,

пустая карусель с одинокой женской фигурой на верблюде, курсант с палашом в снегу.

- Ах-ах-ах!

Флажки, малахитовый застывший фонтан, огромная фигура Сталина со спокойно поднятой рукой, на которой искрился голубой снег, вздыбленный в небо дом-гора, ворота, огонь, счастье, свобода.

- Свобода, - сказал Линдеберг и поцеловал Сонину руку, - свобода, Вася.

- И под звездами балканскими, - затянул вдруг Вася.

- Ты в Болгарии был?

- Был.

- И в Берлине был? - И в Берлине.

- Как же ты усцел, Вась?

- Да в госпиталях не лежал...

Василий прибавил скорость. Город рванулся навстречу в переплетениях огней. Машину бросало, нестерпимо брякало где-то под цистерной ведро.

- Осторожно, осторожно...

- Смелого пуля боится, смелого любит народ.- - не то орал, не то пел Василий.

Опять пошел густой снег, закрыл стекло, будто шторой. Маленький дворничек с визгом пробивал в этой шторе щель. Неожиданно тряхнуло. Соня пронзительно завизжала, Схватила Линдеберга, зачем-то закрыла ему сумочкой лицо и глаза.