| Сын-сомнамбула |
|
Все его фильмы — от «Проверки на дорогах» до «Хрусталева» — память о непрожитом, но ощущаемом как собственный опыт: об эпохе если и не отца, то — отцов. Один из самых душераздирающих эпизодов фильма — когда мальчик видит вернувшегося отца и спешит звонить «дяде следователю», исполняя его строгие инструкции. По сути дела, этот эпизод — экранизация Главного Страха Советского Ребенка: страха предательства. А вдруг меня будут пытать, и я скажу, где партизаны. А вдруг меня возьмут в плен, и я не застрелюсь на поле битвы. А вдруг мне доверят ответственное задание, а я струшу, сдрейфлю, окажусь не на высоте. А вдруг — я предам собственного отца, чтобы из того Ада, в котором оказался с матерью, не оказаться в другом аду — еще более страшном. Когда Герману дали знаменитый список поправок к «Начальнику опергруппы» (впоследствии «Мой друг Иван Лапшин»), бестрепетной рукой он выполнил ту самую, где ему порекомендовали ввести мальчика и его голос за кадром: как будто все происходящее на экране увидено его глазами, глазами ребенка. Что же было и не выполнить эту «поправку» — если она целиком соответствовала сути дела.Мир Германа — это мир отца, увиденный сыном во сне, который подменил жизнь. Павел Кузнецов |
Чтобы осознать исключительную важность темы «отца и сына» в поэтике Алексея Германа, можно было бы даже и обойтись без сцены с телефонным доносом в «Хрусталеве».