Шум и ярость — Игорь Манцов о фильме «Хрусталев машину!» |
«Вначале мы хотели свести счеты с КГБ», — пояснила исходный замысел Светлана Кармалита, сценарист картины, на пресс-конференции. Разве кинофильм с многомиллионным бюджетом — способ для сведения счетов? Разве КГБ (ФБР, ЦРУ или МОССАД) — легкокрылая муза Художника? Разве не Бог — его высшая инстанция, его судья и собеседник? Нет, не Он. Изнасилованный генерал медицинской службы со слезою целует руку умирающего вождя. Вождь у последней черты — пена на губах, булькает в животе… Разве земная власть не такова? Или мы надеемся найти в ее лице красоту и благообразие? Нет, ничего кроме нее самой. В этом смысле, на этом уровне «Хрусталев» — цельное, сильное, вменяемое произведение. Уже в первые минуты фабула вырождается в нелепую риторическую фигуру, остаются лишь боль, досада, смятение, отчаяние, связанные с утратой власти и статуса, недюжинные силы, которым никак не найти применения, нечеловеческое напряжение внутренних сил постановщика. Впрочем, безудержную страсть удалось обуздать. «Хрусталев» — дидактичная, педантичная, вполне рациональная лента о кризисе среднего и старшего возраста. Герман созидает миф о всемогуществе земной власти. Настоящий, красивый по-своему миф, выдержанный в традициях черно-белого гиперреализма, — о том, что жить в России никак невозможно, что сохранятся лишь клоуны и палачи. Герман настаивает на том, что «правды нет и выше». «Фантастическое» тут же поставило бы миф о всесилии земной власти под сомнение. Напротив, Герману были нужны подлинные фактуры, на которые, что называется, «западает» постсоветский человек. Стратегия опробована еще в «Лапшине». Там, однако, не было нужды утверждать свою власть над зрителем с такой нечеловеческой силой. «Хрусталев» потребовал реализма на грани фола, что в постсоветском варианте всегда вырождается в банальную чернуху. По сути, все, что сказано на тему брутального секса в nbsp;«Хрусталеве», десять-двенадцать лет назад уже было сделано Юфитом и компанией. Не было там лишь претензий на власть. Параллельщики пытались освободить зрительный аппарат частного человека из-под опеки коллективных представлений. Поясню это на примере картины братьев Алейниковых «Жестокая болезнь мужчин», созданной задолго до «Хрусталева», в 1987 году. Один из ее эпизодов на фабульном уровне воспроизводит ту же коллизию, что и знаменитая сцена в фургоне с надписью «Советское шампанское». Дело у Алейниковых происходит в вагоне ночного метро, юноша подвергается внезапному нападению негодяя, а случайный свидетель удовлетворяет себя собственными руками, сладострастно подглядывая через дырочку в газете. Герман навязывает зрителю безвыходную реальность, безальтернативный взгляд. Существует точка зрения — каждому человеку посылается то испытание, которое он может вынести. Идеология «Хрусталева» иная — каждому человеку предназначено ровно столько неприятностей, чтобы превысить человеческие силы и сломить человеческую волю. Германовский миф не оставляет человеку выхода и свободного выбора. Канн испортил репутацию «Хрусталева» не потому, что отказал фильму в награде, а потому что обозначил уровень амбиций. Насилуют генерала — насилуют зрителя, от которого требуют идентификации, требуют превратить визуальный ужас в собственный внутренний опыт. Авторская воля чрезмерно напряжена. Визуальная ткань перенасыщена веществом, акустическая — необработанной болтовней. Автор не уверен в том, что до конца отмобилизовал сторонников картины. Опасается потенциальных противников. Почти тоталитарный пафос завораживает, если не пугает. Принцип фильмического удовольствия отменяется. Кино — это мука мученическая, это пот, это мат, это сверхусилия, которых здесь от зрителя не скрывают. Идет непрерывное сражение не столько за художественный, сколько за социальный результат! Игорь Манцов Tags: |