Сайт об Алексее Юрьевиче Германе

Кино перестало быть насущной потребностью миллионов. Постановщики не знают, как соотнести себя с новыми историческими реалиями. «Хрусталев, машину!» — в некотором роде синефильское произведение. На уровне фабулы оно описывает перераспределение власти внутри правящего класса, советской номенклатуры, в начале 50-х. По сути же рассказывает о текущей социокультурной ситуации, о кризисе кинематографа как «важнейшего из всех искусств», о режиссерах, теряющих власть над умами и сердцами, не умеющих по вполне объективным причинам вписать себя в социум.

 «Вначале мы хотели свести счеты с КГБ», — пояснила исходный замысел Светлана Кармалита, сценарист картины, на пресс-конференции. Разве кинофильм с многомиллионным бюджетом — способ для сведения счетов? Разве КГБ (ФБР, ЦРУ или МОССАД) — легкокрылая муза Художника? Разве не Бог — его высшая инстанция, его судья и собеседник? Нет, не Он. Изнасилованный генерал медицинской службы со слезою целует руку умирающего вождя. Вождь у последней черты — пена на губах, булькает в животе… Разве земная власть не такова? Или мы надеемся найти в ее лице красоту и благообразие? Нет, ничего кроме нее самой. В этом смысле, на этом уровне «Хрусталев» — цельное, сильное, вменяемое произведение. Уже в первые минуты фабула вырождается в нелепую риторическую фигуру, остаются лишь боль, досада, смятение, отчаяние, связанные с утратой власти и статуса, недюжинные силы, которым никак не найти применения, нечеловеческое напряжение внутренних сил постановщика.

Впрочем, безудержную страсть удалось обуздать. «Хрусталев» — дидактичная, педантичная, вполне рациональная лента о кризисе среднего и старшего возраста.

Герман созидает миф о всемогуществе земной власти. Настоящий, красивый по-своему миф, выдержанный в традициях черно-белого гиперреализма, — о том, что жить в России никак невозможно, что сохранятся лишь клоуны и палачи.

Герман настаивает на том, что «правды нет и выше».
Особенно показателен в этом смысле эпизод неудавшейся молитвы юного героя. А как это — «неудавшаяся молитва»? А вот как — увидал в окне напротив соседа да и прикусил язык, испугался. Недвусмысленная сцена — земная власть притязает в «Хрусталеве» тотально, случайная мысль о небесах обнаруживает полную несостоятельность.

«Фантастическое» тут же поставило бы миф о всесилии земной власти под сомнение. Напротив, Герману были нужны подлинные фактуры, на которые, что называется, «западает» постсоветский человек. Стратегия опробована еще в «Лапшине». Там, однако, не было нужды утверждать свою власть над зрителем с такой нечеловеческой силой. «Хрусталев» потребовал реализма на грани фола, что в постсоветском варианте всегда вырождается в банальную чернуху.

По сути, все, что сказано на тему брутального секса в nbsp;«Хрусталеве», десять-двенадцать лет назад уже было сделано Юфитом и компанией. Не было там лишь претензий на власть. Параллельщики пытались освободить зрительный аппарат частного человека из-под опеки коллективных представлений.

Поясню это на примере картины братьев Алейниковых «Жестокая болезнь мужчин», созданной задолго до «Хрусталева», в 1987 году. Один из ее эпизодов на фабульном уровне воспроизводит ту же коллизию, что и знаменитая сцена в фургоне с надписью «Советское шампанское». Дело у Алейниковых происходит в вагоне ночного метро, юноша подвергается внезапному нападению негодяя, а случайный свидетель удовлетворяет себя собственными руками, сладострастно подглядывая через дырочку в газете.
Этот эпизод вполне автономен, он не имеет ни предыстории, ни продолжения. Точнее, его обрамляют хроникальные кадры жестоких мужских игр — военных действий, запусков боевых ракет. Мы не можем восстановить логику произошедшего: частный случай, индивидуальный взгляд. Идентификация зрителя проблематична и необязательна.

Герман навязывает зрителю безвыходную реальность, безальтернативный взгляд. Существует точка зрения — каждому человеку посылается то испытание, которое он может вынести. Идеология «Хрусталева» иная — каждому человеку предназначено ровно столько неприятностей, чтобы превысить человеческие силы и сломить человеческую волю. Германовский миф не оставляет человеку выхода и свободного выбора.

Канн испортил репутацию «Хрусталева» не потому, что отказал фильму в награде, а потому что обозначил уровень амбиций. Насилуют генерала — насилуют зрителя, от которого требуют идентификации, требуют превратить визуальный ужас в собственный внутренний опыт.

Авторская воля чрезмерно напряжена. Визуальная ткань перенасыщена веществом, акустическая — необработанной болтовней. Автор не уверен в том, что до конца отмобилизовал сторонников картины. Опасается потенциальных противников. Почти тоталитарный пафос завораживает, если не пугает. Принцип фильмического удовольствия отменяется. Кино — это мука мученическая, это пот, это мат, это сверхусилия, которых здесь от зрителя не скрывают. Идет непрерывное сражение не столько за художественный, сколько за социальный результат!
Однако территория выбрана неподходящая. Кинематограф как общественный институт кончился. «Хрусталев» — блистательное и по-своему совершенное непонимание этого обстоятельства.

Игорь Манцов
Искусство кино